_________________________________________________________________________________________________
Сочинение.
Мои впечатления от поэмы Маяковского “Облако в штанах”
Читая эту поэму, можно живо представить Маяковского, вышагивающего по берегу залива и чеканящего на песчаном пляже в Куоккале строки «Облака в штанах” под ритм своих мощных шагов. На мокром песке остаются следы громадных сапог, в сознании поэта рождаются бессмертные стихи. Очень скоро Маяковский прочтет свою «программную вещь» Горькому, и внешне суровый автор пьесы «Надне» будет плакать, испытав потрясение от замечательной поэмы. Это будет в 1915 году. Я задумываюсь над словом «громада». «Облако в штанах» не такая уж большая по объему вещь. Но она действительно высится громадой как в творениях Маяковского, так и в современной ему поэзии 1913-1915 годов. В ней такой масштаб, такой исполинский размах, такой взлет в поднебесье, что слово «громада» становится оправданным. В поэме описывается «громада-любовь и громада-ненависть». Есть здесь и немало приземленных эпизодов, низменных поступков, сниженных образов. Само «облако» опускается вниз до уровня человеческих «штанов», и слово переосмысляется поэтом. Но все равно я постоянно ощущаю возвышенное начало в поэме. Это именно громада, равная самому поэту. В нее вошли в сжатом, концентрированном виде многие мотивы ранней лирики Маяковского. Для поэмы характерно противопоставление поэта толпе, идеальный образ лирического героя («иду красивый, двадцатидвухлетний»). Здесь и мир низменных вещей и явлений, и жертвы города, и музыкальные образы, и гротескная фигура вывернутого человека с «одними сплошными губами». Маяковский сознательно подчеркивает преемственность с ранним творчеством, замечая в своих резких и афористически емких строках: Мною опять славословятся мужчины, залеженные, как больница, и женщины, истрепанные, как пословица. Темы эти получают свое преображение. Усиливается гиперболизм образов, их внутренняя связь, сила их раскрытия и бунтарское начало, которому они подчиняются. С мощного вызова начинается пролог, наполненный ошарашивающими неологизмами: Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут, досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий. Враг из стана «жирных» неизменен. А вот лирический герой на глазах становится иным, словно небо меняет тона. Он то грубый и резкий, «от мяса бешеный», «нахальный и едкий», то «безукоризненно нежный», расслабленный, аморфный, ранимый: «не мужчина, а облако в штанах». Так проясняется смысл необычного названия поэмы. Таким резким герой предстает на ее страницах. Первая часть «тетраптиха» (таков подзаголовок поэмы), согласно замыслу поэта, содержит в себе первый крик недовольства. «Долой вашу любовь». Этому подчинен сюжет. Лирический герой ждет встречи в Марией (ее прототипом была чудесная девушка Мария Денисова, встреченная поэтом в Одессе). Но ее нет, и тогда явления и вещи вокруг начинают свою враждебную жизнь: вечер «уходит”, канделябры «хохочут и ржут» в спину, прибой «обрызгивает» своим громом, «ляскают» двери, полночь «режет» ножом, гримасничают дождинки, «как будто воют химеры собора Парижской Богоматери». Детали даны крупно, с превышением привычных размеров. Дождинки «гримасу громадят». напоминая Везувий, Нотр-Дам. Но и лирический герой огромеш. «жилистая громадина», «глыба», «громадный». Я вижу борьбу великанов. Кто же победит? Герой «стонет, корчится», «скоро криком издер-нется рот». Глаголы передают страдание и отчаяние его. А тут еще расширились, расшатались, разыгрались нервы. Маяковский переводит этот известный фразеологизм в метафору («спрыгнул нерв»), которая порождает уже целую цепочку развернутых метафор. И вот нервы влюбленного мечутся, танцуют, скачут, так что и у них уже подкашиваются ноги. Изумительно передано томительное ожидание свидания. И вот, наконец, Мария приходит и сообщает, что выходит замуж. Резкость и оглушительность известия поэт сравнивает с собственным стихотворением «Нате». Кражу любимой — с похищением из Лувра «Джоконды» Леонардо да Винчи. А самого себя — с погибшей Помпеей. У Маяковского сравнения яркие, сильные, образные, выразительные. Одно из них, «нечаянно» упомянутое — «огнем озаряя» — вызывает к жизни новый ряд метафор и эпитетов: «пожар сердца», «обжигающий рот», «сердце горящее», которое тушат пожарные, «лицо обгорающее», «обгорелые фигуры слов и чисел», «горящие руки», «стоглазое зарево». Картина грандиозная — в пространственном, динамическом и временном плане. Голос звучит через столетия, превращаясь в крик и стон: долой вашу продажную любовь! Во второй части тетраптиха тема любви получает новое решение: речь идет о любовной лирике, преобладающей в современной Маяковскому поэзии. Поэзия эта озабочена тем, чтобы воспевать «и барышню, и любовь, и цветочек по/росами». Темы эти мелки, а поэты, которые размокли «в’плаче и всхлипе», мелки вдвойне. Они «выкипячивают, рифмами пиликая, из любви и соловьев какое-то варево» Здесь поэт обращается к теме искусства. Оно, по мнению Маяковского, в буржуазном обществе антинародно и античеловечно. Оно существует само для себя и не озабочено страданиями людей. Оно не хочет видеть, как «улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать». Более того, поэты сознательно бросаются от улицы, «ероша космы». Поэт вновь населяет ее персонажами своей ранней лирики. «Крик толчком» стоит «из глотки». Придавленные пролетками и такси, бедняки заполняют площадь. Улица присела и заорала «Идемте жрать!» Но есть нечего. Поэты боятся уличной толпы, ее «проказы». Между тем люди города «чище венецианского лазорья, морями и солнцем омытого сразу!» Лирический герой тоже оказывается поэтом и — в противовес буржуазным златоустам и поварам «варева» — присоединяется к жертвам города, заявляя Я знаю — солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи. , Поэт противопоставляет нежизнеспособному искусству подлинное, пиликающим «поэтикам» — самого себя: «Я — где боль, везде». Обращаясь к простым людям, поэт заявляет: «Вы мне всего дороже и ближе». Он гордится людьми, считая, что они держат в своей пятерне «миров приводные ремни!» и «сами творцы в горящем гимне». Для них он и создает свои строки. Вновь происходит схватка великанов. Город «дорогу мраком запер», выставил громадные «вавилонские башни». Круппов, Голгофы, «тысячу тысяч Бастилии», своих «великих» (Заратустру, Гете). В противовес всем им выступает Поэт, предтеча «шестнадцатого года», — по его мнению, года революций. Он, словно Данко, готов вытащить душу, растоптать ее — и окровавленную дать, «как знамя». А за ним видится идеальный образ «идущего через горы времени, которого не видит никто». За этими двумя «спасителями» — будущее. Вместе с ними пришло время иного искусства, иных гимнов и ораторий. Поэтому герой оглашает мир криком: долой ваше искусство, искусство пошлости и камерной замкнутости! Нам, здоровенным, с шагом саженным, надо не слушать, а рвать их — их, присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати! В третьей части поэмы Маяковский поднимается до отрицания всего господствующего строя, бесчеловечного и жестокого. Вся жизнь «жирных» неприемлема для лирического героя. Невыносима их любовь. Тема любви повернута новой гранью. Маяковский воспроизводит пародию на любовь, похоть, разврат, извращение. Вся земля предстает женщиной, которая рисуется «обжиревшей, как любовница, которую вылюбил Ротшильд». Похоти «хозяев жизни» решительно противопоставляется настоящая любовь. Но это лишь одна грань новой темы. Господствующий строй рождает войны, убийства, расстрелы, «бойни». Поэтому в третьей части поэмы возникают образы «Железного Бисмарка», «пушек лафета» генерала Галифе. Такое устройство мира сопровождается разбоями, предательствами, опустошениями, «человечьим месивом». Оно создает лепрозории-тюрьмы и палаты сумасшедших домов, где томятся заключенные. Это общество продажно и грязно. Поэтому «долой ваш строй!» Но поэт не только бросает этот лозунг-крик, но и зовет людей города к открытой борьбе, «кастетом кроиться миру в черепе», вздымая «окровавленные туши лабазников»: Выньте, гулящие, руки из брюк — берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук — пришел чтоб и бился лбом бы! Навстречу всем этим сильным мира сего — Бисмарку. Ротшильду, Галифе — выходит Поэт, становясь «тринадцатым апостолом». Он — пророк, вероучитель и победитель. Недаром он намерен на непочке, как мопса, вести самого Наполеона. В четвертой части тетраптиха ведущей становится тема Бога. Поэт негодует против всего, что освящает буржуазный строй. А если это делает религия, то «громаду-ненависть» он обрушивает и на нее: «Долой вашу религию!» Тема эта была подготовлена предшествующими частями, где были уже обозначены враждебные отношения с небом и Богом как противниками свободы и равнодушными наблюдателями людских страданий. Поэт вступает в открытую войну с Богом. Он, как Демон, ненавидит его жизнеустройство, его прислужников, «крыластого» ангела. Как Демон, он с горечью вспоминает время, когда тоже был ангелом, «сахарным барашком выглядывал в глаз». Он отрицает всесилие и всемогущество Бога, его всеведение. Поэт идет даже на оскорбление («крохотный божик»), бросает вызов и хватается за сапожный ножик, чтобы раскроить «пропахшего ладаном». Главное обвинение, брошенное Богу, состоит в том, что он не позаботился о счастливой любви, «чтоб было без мук целовать, целовать, целовать». И снова, как в начале поэмы, лирический герой обращается к своей Марии. Здесь и мольбы, и упреки, и стоны, и властные требования, и нежность, и клятвы, напоминающие того же Демона. Слово его сильно и проникновенно, так страстно и значительно, что оно «величием равное Богу». Но взаимопонимания нет, согласие не дано, близости не наступает. Мария — это не хрупкая Тамара. Она не гибнет, но душу ее забирает какой-то современный «ангел». А на долю Поэта-Демона достается его кровоточащее сердце, которое несет он, «как собачка… несет перееханную поездом лапу». Финал поэмы — картина бесконечных пространств, космических высот и масштабов. Сияют зловещие звезды, высится враждебное небо. «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо». Она не слышит, как идет скорбно, но гордо Поэт, таща сквозь жизнь «миллионы огромных чистых Любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят».
Такова «громада» и художественная мощь поэмы «Облако в штанах» Владимира Маяковского.
.
…
